Вот живешь и думаешь, что спокойный и выдержанный человек. А потом раз... и крышу срывает, и страшно становится невероятно. И не от того страшно, чем картинно пугают (фредди-крюгеры да ганнибалы-лекторы), а то, что вокруг, что обыденно, что не замечаешь и о чем не думаешь. Как аллегорическая фигура Садизма в известном шемякинском памятнике «Дети — жертвы пороков взрослых» — в обычных кирзачах, ничем непримечательной робе, опоясанный мясницким ножом носорог с тупой, бессмысленной мордой, тянущий к зрителю грубые мужицкие руки. Страшен своей обыденностью настолько, что даст сто очков любому чудищу из суперсовременного ужастика с порцией спецэффектов.

Попалась на просторах инета ссылка на фильм Джеймса и Джойс Робертсон «Джон» 1969 года. Полное название фильма — «Young Children in Brief Separation: John, 17 months, Nine Days in a Residential Nursery» (Маленькие дети в краткосрочной разлуке: Джон, 17 месяцев, 9 дней в детском доме). Это один из 5 фильмов, переведены ли остальные 4 на русский язык — не знаю. Ссылка на серию фильмов.

Посмотрите. Только не на бегу. А сядьте и потратьте 42 минуты. Оно того стоит.

Мне было так страшно, что... Когда на восьмой день Джон закутался в последнее, что у него оставалось от дома, — обычное одеяло, меня как прорвало, плакать начал. И на вроде бы обычные вещи в ходе просмотра начинаешь реагировать странно. На отца, который уходит (Ну посиди ты с ним, куда тебе, мерзавец, пора?), и на воспитательниц (Ну побудь с ним еще, ну не отпускай!), у которых есть обязанность заниматься всеми детьми, а не только одним Джоном. Появившуюся в конце фильма мать я про себя иначе как сукой не назвал. И самое ужасное, что другие дети, кроме Джона, воспринимались как зверюги, монстры (стоп-стоп-стоп, этим монстрам нет и 2-х лет!). В общем, это настолько ужасно, что просто не передать.

А в сущности — произошло-то что? Ну переехала семья в новое место, нет у них друзей и знакомых. Бывает. Второй ребенок появляется в семье, мама идет в роддом, ура-ура. И папа такой интеллигентный, в очках, и приходит почти каждый день, хотя и устает, и на работе у него мы не знаем, что происходит. И ведь всего 9 дней же, ну что такого?

А ты видишь холокост. Не в еврейском смысле, а в буквальном, от др.-греческого «всесожжение». Холокост душевный, от которого есть только одно лекарство — чтобы был дом и родители рядом, и чтобы не было сомнений, что родители могут куда-то уйти.

И еще понимаешь, что для других детей эти 9 дней останутся вечностью. И им придется принимать «правила игры», становиться орущей, дерущейся, грызущей друг друга массой. И погружаться в те запахи, о которых писал Кибиров во вступлении к поэме «Сквозь прощальные слезы»:

Чуешь, сволочь, чем пахнет? — Еще бы!
Мне ли, местному, нос воротить? —
Политурой, промасленной робой,
Русским духом, едрить-колотить!
Вкусным дымом пистонов, карбидом,
Горем луковым и огурцом,
Бигудями буфетчицы Лиды,
Русским духом, и страхом, и мхом.

Посмотрите «Джона». И пошлите на хер все мифы о возрастной адаптации, социализации в детском коллективе, малолетней закадычной дружбе. И все многомудрые размышления про «жизнь должна научить» — тоже на хер. Вранье все это, правда только в том, что с ребенком родители должны быть. Просто быть.

17 декабря 2013 года